История эта началась 6 лет назад, когда я обнаружила у себя уплотнение в том месте, где лифчик косточкой упирается в грудь. Знаете, у меня есть такая хорошая привычка — где-то раз в месяц, после 5-го дня цикла я прощупываю свою грудь. Не потому что я из медицинской семьи — это может делать каждая женщина без каких-то специальных знаний. Так вот тогда я решила, что это, наверное, просто лимфоузел воспалился.
Через неделю я прощупала уплотнение ещё раз и поняла, что оно болезненное и увеличилось. Один звонок другу с вопросом «что мне делать», и вот я уже собираю документы и лечу в Израиль проверяться. Тогда я не предполагала, что застряну там на 9 месяцев.
Прямо с самолёта меня отправили на УЗИ и маммографию. По реакции медиков я поняла, что что-то не в порядке. Затем было исследование ещё на одном аппарате, потом биопсия и приём у онколога. Она сказала, что у меня одна из самых агрессивных форм рака молочной железы, и нужно немедленное хирургическое вмешательство. На словах «Я вам обещаю, что…» я выскочила в коридор в слезах, практически теряя сознание. Как же так? За что? У меня же дети!
Конечно, потом я успокоилась, вернулась и дослушала врача. Через десять дней меня прооперировали.
Целый месяц я была в истерике, плакала каждый день и билась головой об стену и спрашивала «За что мне это?». В день операции прилетела старшая дочь, приезжали друзья. Но в целом я ощущала себя потерянной и обиженной. Катя Берман, моя подруга, сказала, что нет ответа на вопрос «за что?», нет смысла разбираться в причинах. Есть проблема, которую надо решить. Вот иди и решай.
Моя онколог тоже говорила, что настрой — это 50% успеха. Не нужно паниковать, ни в коем случае не нужно гуглить и пытаться ставить себе диагнозы, вступать в какие-то группы — вот это прям запретила делать в первый же день прилёта. «Ты нужна детям, ты должна пройти это испытание» — вот её слова. Так что на первую химиотерапию я пришла довольно решительно настроенная.
В Израиле я провела девять месяцев и прошла восемь химий. Я много гуляла, пыталась бодриться и радовать себя чем-то после процедур. Купила яркую косынку, клипсы, длинный парик — всегда мечтала о длинных волосах. Я видела израильтянок, которые после химии в 7-8 утра идут работать — там это нормально, никаких истерик. И я красила губы красной помадой, носила цветные очки и тоже держалась, как могла.
Самое тяжелое, что надо было пережить, — интенсивное ежедневное облучение. Психологически было тяжело то, что для облучения нужно спуститься на минус первый этаж, понятно, чтобы не тревожить остальных посетителей клиники. Второй эмоциональный срыв у меня произошёл в последний 28-й день облучения. У меня был лист А4, на котором я вычёркивала дни. Зачеркнула последний, написала «Всё!» и сожгла его. Я рыдала и не понимала, как смогла собраться, чтобы пережить эти 9 месяцев. Сейчас я понимаю, что моё спасение было в том, что я поймала это узелок вовремя и прошла лечение по плану врачей. Процесс не ушёл в лимфу, иначе бы всё было ещё сложнее и травматичнее.
Это такое было счастье — наконец, вернуться в Москву! Съехались все: дети, друзья, родные — мы устроили самый настоящий праздник.
Поддержка подруг, друзей и близких очень помогла пройти этот этап. Я не делала из своего состояния тайны. Все знали о моём диагнозе, кроме младших сыновей, которым я очень убедительно рассказывала о профилактике, обследованиях и о том, что мама в парике без бровей и ресниц — ну что поделать, так тоже бывает. Всю правду я им рассказала только пару лет назад.
Первые три года после болезни я вела несколько иную жизнь, чем раньше. Я перестала бросаться на амбразуру, куда-то мчаться, что-то активно делать. Хотелось успокоиться, дать себе время и посидеть в домике, как улиточка. И где-то через три года я начала хотеть: что-то делать, работать, вернуться в коллектив обратно. Хотелось снова быть полезной. Пока была в Израиле, я пыталась как-то помогать знакомым из Москвы и связывала их с моим медцентром. Марк Лиманов — директор клиники «Синопсис» предложил продолжить и сопровождать пациентов, но уже в Москве. Это сейчас из-за пандемии и всей мировой ситуации дело приостановилось, а тогда я с большим рвением в эту историю вовлеклась и каждый случай, каждую историю пропускала через себя.
Конечно, это было сложно, я снова прокручивала свою историю, возвращалась к ней. Но я понимала, в какой панике может быть человек, который только-только столкнулся с диагнозом «рак», и чувствовала, что могу помочь принять ситуацию, признать диагноз и действовать дальше. Это вообще самое сложное — признать: «Да, это со мной случилось. Что дальше?». Люди ведь боятся самого слова «рак». Некоторые избегают его и людей, которые как-то с ним столкнулись. Например, я уже после выздоровления стала встречаться с мужчиной. Несколько месяцев мы прекрасно общались, пока я не сказала, что участвую в фотопроекте для женщин, перенёсших рак, и иду на съёмку. Он оказался не готов к такому. К трём детям и собакам готов, а бывший мой диагноз его очень испугал.
Но вообще мне, конечно, повезло во всей этой истории. Меня поддерживали друзья, дети, бывший муж, никто не отвернулся, все помогали. Всех своих девчонок я заставила пройти обследование: УЗИ, маммографию, мазок из шейки матки. И постоянно напоминаю об этом: если вам больше 25 лет, пальпируйте грудь один раз в месяц и раз в год проверяйтесь у врачей. Не нужно бояться или лениться. Эти обследования должны стать такими же обязательными как маникюр или стрижка, и они точно важнее, чем покупка очередного платья или сумочки. Жизненно важнее