Как диагноз «Рак» пришел в мою жизнь...
Эта история началась внезапно, как, наверное, и все ей подобные. В июне 2015 года я нащупала у себя в правой груди горошинку. В ту минуту я не могла вообразить, что эта горошинка спасла мне жизнь, образно говоря… Сейчас объясню.
Конечно, я сразу сделала маммографию. Уплотнение, по мнению врача из поликлиники, было всего лишь доброкачественной фиброаденомой, за которой нужно просто следить, только и всего. Тут стоит сказать, что весь предшествующий год меня не покидало тяжелое ощущение приближающейся беды, и потому я не поверила ни врачу, ни фиброаденоме и пошла на УЗИ. Конечно, картина прояснилась…
Потом, как в калейдоскопе, пронеслись консультации в Российском Научном Центре Рентгенорадиологии, пункция, биопсия, гистология, диагноз инвазивный рак 2 степени без метастаз в лимфоузлы и быстро назначенный день операции. "Вот тебе неделя для сбора анализов", — сказали врачи, — "Ждем в оперблоке".
Первым пунктом в листе обследований значился рутинный рентген легких. Его я делала пару месяцев до этого, когда ложилась с ребенком в больницу, и сейчас была спокойна. Булыжники в груди заворочались, когда с моим снимком вышел мрачнее тучи врач и сообщил, что в правом легком затемнение, похожее на туберкулез.
«Может быть, это метастаз?», — спросила я с дурацкой надеждой. Старый доктор высказался в том плане, что дурочка, моли Бога, чтоб это был туберкулез, а не то, что ты сейчас назвала. КТ подтвердила диагноз - это был кавернозный туберкулез. Онкологи быстро умыли руки, таких пациентов как я, у них сроду не было, меня отправили у тубдиспансер. А я стала гуглить. Я вошла в ничтожный процент несчастливцев, которые заимели сразу две смертельные болячки. Каждый врач, встреченный мною на этом нелегком пути, получал от меня вопрос: "Были такие пациенты как я и каковы мои перспективы?".
От каждого я слышала только одно слово, — Нет. Не было. Не видели.
- Что делать?
- Ну, что — лечить.
- А как?
- Оперировать. И легкое, и грудь.
- А я выдержу?
- Две операции — вряд ли. Надо одномоментно.
- Кто может сделать?
Вопрос ставил в тупик…
Попробуем туб. больницу № 7. Это замечательное место. В том смысле, что его не забудешь никогда. Я получила туда направление и явилась с вещами в солнечный теплый день 24 августа. Милые тетки в приемном покое измерили мне давление — оно зашкаливало, я тряслась, как осиновый лист, потому что было ощущение, что попала в западню.
Да почему сразу в хирургию-то?, — спросили тетки, — Ах, онкология…
Смотрели на меня с жалостью, и я потом поняла, почему. Хирургическое отделение туб. больницы № 7 встретило меня матерящимися мужчинами и испитыми женскими лицами. По обшарпанному коридору ползали калеки всех мастей: дама без половины лица; тетка со страшными свищами; люди без ног, без рук, желтые, черные, синие лица… В одной из палат у послеоперационной женщины случился припадок. Дородные медсестры вырубили несчастную уколом и привязали. Мы с Кириллом были в шоке. Я приклеилась к стулу и поклялась себе убежать оттуда при первой возможности. В этот момент для меня принесли ворох тряпья - постельное белье, то есть и расположили рядом с дамой без лица. Она была с ВИЧ. Да, в эту больницу свозят всех бомжей, алкоголиков, наркоманов, сифилитиков и прочих, которым нужна помощь хирургов. Они лежат там годами, практически как дома. У меня началась истерика. Я не помню, как мы ушли оттуда, что делали, как убедили, какие бумаги подписали…
Мы обзвонили всех, кого можно и выяснили, что в России есть всего два хирурга-фтизиатра, которые имеют допуски к операциям онкобольным. И один из них работает в НИИ Фтизиопульмонологии им. Сеченова в Москве. Профессор, доктор медицинских наук Гиллер Дмитрий Борисович успокоил меня сразу одним своим видом. Предложил одномоментную двойную операцию. Предупредил, что она будет тяжелой, но он сделает все, чтобы спасти меня. У него был четкий план и квота на легочную операцию. 2 сентября состоялась 7-часовая операция. В том, что она была сложной и виртуозной, мне потом рассказал заведующий реанимацией.
- В какой-то момент, - сказал он, - я даже отворачивался, было страшно.
Но то, что сотворил Мастер, было чудом. 4 дня в реанимации, 15 дней затемненного сознания, полтора месяца бесконечной боли, но я осталась жива.
Что было дальше...
Послеоперационная гистология выявила инфильтративный протоковый рак 3 степени злокачественности. В 4 лимфоузлах туберкулезные гранулемы. Послеоперационная ИГХ показала тройной негативный рак, агрессивная форма. В НИИ Фтизиопульмонологии меня усиленно лечили от туберкулеза, а впереди маячила химиотерапия от рака. 9 ноября сделали первый блок. Этому предшествовал целый месяц поиска химиотерапевта, который не побоялся бы взять на себя такую ответственность. Им оказался глава отделения в РНЦРР. Два курса я прошла там, и они были тяжелыми. Поскольку Центр не имел возможности госпитализировать меня, пришлось лечь в частную клинику и пройти там еще два блока химиотерапии.
С ноября 2015 по январь 2016 я прошла 4 из 6 запланированных курсов противоопухолевого лечения. Это было так трудно, что спасительная амнезия пришлась как раз кстати. Если брать тело как набор органов и систем, то в этом наборе не осталось ни одного целого ингредиента: кажется, что болело и страдало все и сразу. Человеческий мозг спасает бедолаг в такие моменты — просто отключает сознание. Так и я — вроде ходила, общалась, даже переписывалась с кем-то, но я этого не помню: даже когда между «химиями» я чувствовала себя сносно, это практически не отразилось в моей голове.
С удивлением рассматриваю фотографии из больниц, с семейных праздников, с редких прогулок — считайте, 8 месяцев жизни прошли мимо. Вся эта невыносимая тяжесть бытия легла на плечи мужа: я, за которой надо было ухаживать как за малым ребенком; поиски врачей, лекарств, денег; бесконечные консультации с онкологами и фтизиатрами и принятие непростых решений; четверо на двоих детей и, наконец, собственная основная работа, требующая сил, внимания и концентрации. Несмотря на порой отчаянно плохое физическое состояние, я сама себе в это время напоминала прущий напролом локомотив, я знала только одно: мне надо во что бы то ни стало продержаться до сентября 2016 года; по врачебному плану, к этому моменту я должна была пройти всю противораковую «химию» и основной противотуберкулезный курс.
11 января 2016 мне сделали 4 блок «химии»; я даже вспоминать сейчас не хочу, какая это была катастрофа. Сухая выписка из эпикриза гласит: постхимиотерапевтическая токсичность 4 степени; отеки слизистых и лица 4 ст; стоматит, эзофагит, энтероколит 3 ст; острая тошнота и рвота 4 ст; гематологическая токсичность 4 ст: лейко-нейтро-лимфопения, тромбоцитопения и анемия; нейротоксичность центральная и периферическая 4 ст; общая слабость, полинейропатия 4 ст; когнитивные, мнестнические нарушения, бессонница, спутанность сознания, мозжечковая, моторная слабость 2 ст; снижение зрения 2 ст; кардиотоксичность 2 ст; нарушения ритма, артериальная гипотензия, дерматологическая токсичность. В переводе на понятный язык — меня как нормальной человеческой единицы не было, а было слабо соображающее, отекшее от капельниц, измученное нечто, у которого под конец лечения уже стали отказывать почки. В силу того, что я была очень тяжела, а в частной онкоклинике не было отделения реанимации, меня перевезли в НИИ им. Блохина. Лечащий врач сильно сомневался в моих силах, поскольку все внутренние резервы организма были исчерпаны. Пятую химиотерапию он пообещал провести уже в условиях реанимации, чтобы сразу подхватить, но лучше бы, сказал доктор Орехов, больше не экспериментировать.
Утром одного хмурого февральского дня в кабинете у академика Личиницера собрался консилиум: сам Михаил Романович, лечащий врач онколог Максим Николаевич Орехов и химиотерапевт Людмила Григорьевна Жукова, доктор медицинских наук. Меня на него тоже пригласили. Решали самый важный в моей жизни вопрос: прервать лечение от рака и отпустить меня домой, либо довести по протоколу до конца (второй вариант грозил летальным исходом). Лично мне было совсем непонятно, что хуже, я сидела обливалась холодным потом, даже не пыталась вникнуть в суть бурной дискуссии, а просто молилась. Но когда старый академик выразил единодушное мнение коллег, что меня не следует больше мучить, а нужно отправить домой, спать, гулять, отъедаться и набираться сил, меня как будто разбудили. Нет, не так: это было словно мой локомотив на полном ходу вошел в бетонную стену. Я так мечтала о том, чтобы закончился весь этот кошмар; отрастут волосы, заживут исколотые вены, перестанут болеть швы; я желала скорее вернуться домой к семье и начать новую жизнь.
Что будет дальше...
Именно так — новую — в моем случае это не заезженная метафора, а факт: мне пришлось заглянуть туда, откуда почти никто не возвращается; переоценить и переосмыслить свое пребывание на этом свете и понять, для чего и во имя кого мне было дано это пережить.
Короче, я сорвалась со стула, повисла у почтенного академика на шее и расплакалась. Суровый Личиницер гладил меня по голове и говорил, чтоб я больше тебя здесь не видел, поняла? С тех пор мы больше и не виделись. Академик сделал для меня самое важное и ушел в мир иной. Спасибо ему.
Я хочу петь осанну своей большой семье. Без них - моих детей, мужа, родителей моих и родителей Киры - я бы не выдюжила. Первым, конечно, обо всём узнал мой муж Кирилл. У меня не было и тени сомнения, что меня поддержат. С другой стороны, я и не смогла бы держать всё это в тайне, потому как после диагноза «туберкулез» в оборот взяли всю мою семью: всех проверили, взяли анализы, сделали рентген – все, слава Богу, оказались здоровы. Без семьи, друзей, а затем и вовсе незнакомых людей я сейчас не могла бы рассказать свою историю. Невероятная волна любви, тепла и участия придавала сил, а финансовый поток технично помог решить множество медицинских проблем.
ЧТО БУДЕТ ДАЛЬШЕ?
То, о чем я мечтала, я получила. Несмотря на множество проблем со здоровьем и тянущийся след от тяжелого лечения, сейчас я в ремиссии по обоим заболеванием. По профессии уже не работаю, увы. Там нужна хватка и светлый ум, не траченный химией :) Пишу картины и сказки. Это дает мне стимул не лежать в кровати целый день (хотя причина веская - хронический болевой синдром), а заниматься делом - продажей картин и сказок и приносить финансовую помощь своей семье.
